Дорогой шов после кесарева сечения, ты напоминаешь мне о моем изнасиловании

Автор: Сара Конрад, перевод: Мария Аникеева

В апреле в Америке проходил Cesarean Awareness Month.

И в качестве одной из инициатив женщинам, пережившим кесарево сечение, предлагали написать письмо своему шву после кс (не спрашивайте – возможно для примирения с прошлым) – о том, почему они любят этот шов и как ему благодарны.

Журналист Сара Конрад, автор блога Csectionmama.org, восприняла эту идею как триггер и своего рода обесценивание.

Вот какое письмо своему шву написала она:

ДОРОГОЙ ШОВ ПОСЛЕ КЕСАРЕВА СЕЧЕНИЯ, ТЫ НАПОМИНАЕШЬ МНЕ О МОЕМ ИЗНАСИЛОВАНИИ

“Иногда кесарево сечение спасает жизнь ребенка. Иногда – рассудок матери. А иногда, как в моем случае, кесарево сечение бессмысленно. Это письмо – ода случившемуся.

Я знаю, что я не одна такая. В 1970 году показатель частоты кесаревых сечений в США составлял 5.5%. Сейчас он выше 32%. 

(Всемирная организации здравоохранения рекомендует придерживаться 10-15%. В России сейчас, по данным Минздрава, на четыре роженицы приходится один случай кесарева сечения – частота около 25%. Но по словам некоторых врачей, статистика сильно занижена и на самом деле доля кс в России выше 35%).

Несмотря на то, что все эти операции якобы спасают жизни, уровень материнской смертности растет.

Это увеличение частоты кесаревых сечений на 540% за последние 49 лет вовсе не на благо женщинам и их детям, и вовсе не спасает жизни.

А напротив повышает риск заболеваемости и смертности среди матерей группы низкого риска, подвергая их опасности послеоперационных осложнений и приращения плаценты во время последующей беременности; травмируя здоровых женщин, которым иначе никогда бы не пришлось испытать травму экстренной операции на органах брюшной полости; и отрицательно влияя на решение семей заводить еще детей. 

Я вижу посты матерей по всей стране, которые обнаружили, что врачи лгали им, по разным причинам, чтобы заставить пойти на ненужное и нежеланное кесарево сечение – чтобы их роды уложились в нормативы или потому, что врач не умел принимать роды в тазовом предлежании или вaгинальные роды после кесарева сечения. Конечно, открыто о настоящих причинах говорят редко.

Вместо аргументов обычно приводят отговорки, не основанные на данных доказательной медицины, или откровенную ложь.

(Больше всего мне нравятся: “Вaгинальные роды при тазовом предлежании невозможны” и “У вас слишком узкий таз, ребенок не пройдет»).

Эта ложь, произнесенная врачами, которым мы доверяем, передается от женщины к женщине так, что потом сложно отделить ложь от правды.

Что еще хуже, в родительской среде незаметно распространяется еще одна ложь: что все эти женщины сами просят врачей сделать им кесарево сечение без показаний.

Что если мать и ребенок не умерли, то неважно, оправданна ли была операция или нет, что никакого вреда она не нанесла.

Что матери должны быть благодарны за то, что они и их дети живы, потому что некоторым повезло меньше.

Эту ложь медперсонал говорит матерям, а они потом приносят ее к себе домой, своему окружению.

Эта ложь, распространяемая ради сохранения мира между медицинским сообществом и семьями и обесценивающая матерей, которые задают вопросы, приносит больше всего вреда.

Потому что заставляет матерей – матерей, которые возвращаются домой со своими новорожденными и ночами не могут заснуть – терзаться вопросом: “Ну почему я никак не могу успокоиться?”

Я видела письма любви к своим швам после кесарева сечения, письма любви, помогающие примириться с нежеланной операцией, которая закончилась появлением горячо желанного ребенка.

Это вызывающий смешанные чувства способ сказать: «Цель оправдывает средства».

Возможно, кому-то эти сентиментальные письма и помогают обрести покой и принятие своего опыта, но не мне.

Потому что мой шов после кесарева – это не мой выбор.

И цель вовсе не оправдывает средства – в моем случае медицинских показаний для кесарева сечения не было. Меня силой вынудили на него согласиться.

Когда я смотрю на свой шов, я не вижу знак почета. Я не вижу знак моего мужества и не вспоминаю с теплотой своего врача, как благородного рыцаря, который спас моего ребенка.

Я вижу след изнасилования и физических истязаний.

Я вижу травму.

Меня накрывает флешбэком момента, когда я лежу совсем одна на холодном металлическом операционном столе и меня трясет от ужаса, потому что в отражении операционных светильников я вижу свои внутренности.

Я вижу, как я плачу и зову на помощь. Я вижу бригаду из как минимум пяти медиков, которые делают вид, что они меня не слышат, что меня там вообще нет, до тех пор, пока я не начинаю чувствовать себя настолько незначимой в своем теле и в своих родах, что думаю: “Наверно я умерла”.

Как в ситуации заложников, меня накачали опиоидами, пока я полностью не потеряла чувствительность тела ниже пояса, а потом на меня стали орать и повезли на каталке в операционную.

Там дежурный врач с улыбкой на лице выдал речь о том, что я «не могу контролироваться все» и что «нужно отпустить ситуацию и отдать все в руки Бога».

Это было слишком – выслушивать, как тот, кто собирается меня сейчас разделать, вмешиваясь в мои роды, которые до этого момента шли идеально, просто как по учебнику, читает лекции мне, парализованной и беспомощной.

Я плакала, я умоляла его не делать этого, повторяла, что мне очень страшно, но меня проигнорировали.

После того, как они разрезали мне кожу, мышцы, брюшину, матку и вытащили дочь из моего таза, в который она успела вставиться, малышка закричала. Я заплакала и несколько раз попросила дать ее мне или хотя бы показать, но снова ничего не услышала в ответ.

Несколько человеческих существ, склонившихся над вспоротым телом матери, слышали, как она в слезах спрашивает, все ли в порядке с ее ребенком, но не сказали ни слова.

Самое ужасное в том, что операция была совершенно бессмысленна. Ее провели вовсе не для того, чтобы спасти жизнь ребенка или мою.

Это не было оправданно чрезвычайной ситуацией, требующей экстренных мер. Так просто было удобнее для медперсонала, а мое здоровье и человеческое достоинство значения не имели.

Месяцы спустя, когда я наконец смогла получить от больницы копии своей медицинской карты и записи КТГ (только после письма с ссылкой на мои права), я узнала правду. Жизнь моей дочери вообще не была в опасности.

Когда медсестра безо всяких объяснений молча повезла меня на каталке в операционную, оттолкнув в сторону моего мужа и доулу, я подумала, что ситуация экстренная. По крайней мере, так казалось.

Возможно, медсестра перестаралась. Она вела себя излишне театрально.

Моя доула, напротив, была спокойна. Я была спокойна. И моя дочь по КТГ тоже чувствовала себя хорошо.

Ее сердечный ритм, который после того, как они против моей воли прокололи мне плодный пузырь и поставили эпидуральную анестезию, снизился до 80-90 ударов в минуту, в итоге быстро восстановился.

И в этот момент медсестра решила отвезти меня в операционную. 

Она просто схватилась за край моей родовой кровати и выкатила ее в коридор.

Она не сказала мне, что она делает.

Она не объяснила мне риски, преимущества и альтернативы кесарева сечения, как это было потом указано в записях, сфабрикованных врачом.

Она даже не сказала, что везет меня в операционную на кесарево сечение.

Она просто толкала перед собой кровать, вкупе со мной в качестве неодушевленного предмета.

А потом она наклонилась ко мне, прямо в холле, и начала кричать мне в лицо. Она была так близко, что я чувствовала ее дыхание:

“Подумай о ребенке, Сара! Ты же не хочешь, чтобы она пострадала?” Ей не нужен был ответ. Она хотела меня напугать. А потом она просто дотолкала меня до операционной.

Операционная была готова, все были в перчатках и масках, но никто не торопился. Ко мне подошла веселая молодая медсестра и сказала, что cбреет мне лoбковые волосы.

В затуманенном опиоидами сознании, до смерти напуганная, сбитая с толку, без мужа и доулы рядом, я почувствовала липкий страх: «Это действительно экстренная ситуация?»

После того, как я без каких-либо медикаментов достигла раскрытия в 9 см, они решили извлечь моего ребенка хирургически, в два часа ночи за неделю до Рождества.

А после моей страховой компании выставили счет на 60 000 долларов – за анестезию и «экстренное кесарево сечение».

И это была больница, в которой я работала.

Со мной обращались как с недочеловеком, с существом, не имеющим достоинства и элементарных человеческих прав. 

Каждый раз, когда я раздеваюсь перед тем, как принять душ, выхожу из душа, спускаю и поднимаю трусики в туалете, я вижу этот шов. 

Он неровный, как будто врач нечаянно или специально дернул скальпель в сторону. Один край шва выше другого и выглядывает из-под нижнего белья.

Мой шов после кесарева – это знак полного неуважения к моему телу и ко мне как к матери.

Мой шов после кесарева показывает, на что похожа борьба за власть над телом женщины в роддоме, и чем она заканчивается.

Мой шов после кесарева – это источник физической боли, ничем не оправданных страданий, эмоциональной травмы.

Это свидетельство того, как алчность и мизогиния в акушерстве повлияли лично на меня и на всю мою жизнь.

Свидетельство моего заблуждения, что мой муж и доула смогут меня защитить, что я смогу защитить себя и свою дочь. 

«Как?.. – думала я. – Как я могу учить свою дочь, что ее тело принадлежит только ей, если я знаю, что однажды наша культура сделает ее полностью беспомощной и отнимет у нее право распоряжаться своим телом во время одного из самых мощных переходов в жизни женщины?»

Эта мысль мучила меня несколько часов после того, как мою дочь вырезали из моего тела. 

Я не могу защитить свою дочь, я не могу защитить даже саму себя. 

Вот, что я вижу, когда смотрю на свой шов после кесарева сечения.

Я вижу опыт одной женщины, умноженный на тысячи по всем Соединенным Штатам.

Я вижу женщин, которых периодически силой заставляют идти на ничем не оправданное кесарево сечение, при помощи обмана и угроз, что иначе ребенок умрет, а затем обесценивание со стороны близких и родных этих женщин, утверждающих: «главное – ребенок здоров».

Я вижу увеличение частоты кесаревых сечений на 540% в нашей стране за последние 49 лет.

Я видела нежелание администрации больниц и страховых компаний справедливо и тщательно расследовать случаи жалоб со стороны матерей.

Я видела коррупцию.

Я слышала множество адвокатов, которые говорили, что не возьмутся за мой случай.

Я слышала смех в их голосе, когда я рассказывала, что меня заставили пойти на ничем не оправданное кесарево сечение. Им это казалось пустяком.

Одна из адвокатов спросила: «Ну с ребенком же все в порядке?» и после утвердительного ответа посчитала, что мои претензии о том, что меня подвергли психологическому и физическому насилию, несущественны. 

Потому что в США цель в родах оправдывает средства.

И когда я смотрю на свой шов, я не вижу безоглядного, абсолютного самопожертвования. Я вижу, что меня принесли в жертву против моей воли.

Когда я смотрю на свой шов, я вижу, что в нашей культуре я не имею ценности как мать и как женщина, я чувствую себя преданной и одинокой.

Мой шов – это шрам после изнасилования. Рождение моей дочери стало для меня изнасилованием.

Дорогой шов после кесарева сечения, ты показываешь мне, что, рожая в этой стране, я не в безопасности, как и сотни других женщин, слабостью и беспомощностью которых в родах медики пользуются каждый день.

Дорогой шов после кесарева сечения, ты напоминаешь мне о моментах, когда я могла бы гордиться своей женской силой, но вместо этого чувствовала себя униженной и беспомощной.

Дорогой шов после кесарева сечения, ты напоминаешь мне, каково мое место как матери в нашей культуре.

Дорогой шов после кесарева сечения, ты напоминаешь мне о моем изнасиловании”.